Владимир Высоцкий - Палач

 Когда я об стену разбил лицо и члены
 И все, что только было можно, произнес,
 Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
 "Я умоляю вас, пока не трожьте вены.

        При ваших нервах и при вашей худобе
        Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
        Чем учинять членовредительство себе,
        Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток. -

                Он сказал мне, - приляг,
                Успокойся, не плачь, -
                Он сказал, - я не враг,
                Я - твой верный палач.

                        Уж не за полночь - за три,
                        Давай отдохнем.
                        Нам ведь все-таки завтра
                        Работать вдвоем".

 "Чем черт не шутит, что ж, - хлебну, пожалуй, чаю,
 Раз дело приняло приятный оборот,
 Но ненавижу я весь ваш палачий род -
 Я в рот не брал вина за вас - и не желаю!"

        Он попросил: "Не трожьте грязное белье.
        Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
        Но вы войдите в положение мое -
        Я здесь на службе состою, я здесь пытаю,

                Молчаливо, прости,
                Счет веду головам.
                Ваш удел - не ахти,
                Но завидую вам.

                        Право, я не шучу,
                        Я смотр делово:
                        Говори, что хочу,
                        Обзывай хоть кого. -

 Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
 Он говорил, сморкаясь в старое пальто, -
 Приговоренный обладает, как никто,
 Свободой слова, то есть подлинной свободой".

        И я избавился от острой неприязни
        И посочувствовал дурной его судьбе.
        Спросил он: "Как ведете вы себя на казни?"
        И я ответил: "Вероятно, так себе...

                Ах, прощенья прошу, -
                Важно знать палачу,
                Что, когда я вишу,
                Я ногами сучу.

                        Да у плахи сперва
                        Хорошо б подмели,
                        Чтоб, упавши, глава
                        Не валялась в пыли".

 Чай закипел, положен сахар по две ложки.
 "Спасибо!" - "Что вы? Не извольте возражать!
 Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
 А грязи нет - у нас ковровые дорожки".

        Ах, да неужто ли подобное возможно!
        От умиленья я всплакнул и лег ничком.
        Потрогав шею мне легко и осторожно,
        Он одобрительно поцокал языком.

                Он шепнул: "Ни гугу!
                Здесь кругом стукачи.
                Чем смогу - помогу,
                Только ты не молчи.

                        Стану ноги пилить -
                        Можешь ересь болтать,
                        Чтобы казнь отдалить,
                        Буду дольше пытать".

 Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
 А я - уже дождаться утра не могу,
 Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
 Я крикну весело: остановись, мгновенье!

        "...И можно музыку заказывать при этом,
        Чтоб стоны с воплями остались на губах".
        Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
        Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

                "Будет больно - поплачь,
                Если невмоготу". -
                Намекнул мне палач.
                Хорошо, я учту.

                        Подбодрил меня он,
                        Правда, сам загрустил -
                        Помнят тех, кто казнен,
                        А не тех, кто казнил.

 Развлек меня про гильотину анекдотом,
 Назвав ее карикатурой на топор:
 "Как много миру дал голов французский двор!.."
 И посочувствовал наивным гугенотам.

        Жалел о том, что кол в России упразднен,
        Был оживлен и сыпал датами привычно,
        Он знал доподлинно - кто, где и как казнен,
        И горевал о тех, над кем работал лично.

                "Раньше, - он говорил, -
                Я дровишки рубил,
                Я и стриг, я и брил,
                И с ружьишком ходил.

                        Тратил пыл в пустоту
                        И губил свой талант,
                        А на этом посту
                        Повернулось на лад".

 Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
 Рубил - должно быть, для наглядности, - рукой.
 А в то же время знать не знал, кто он такой, -
 Невелико образованье палачево.

        Парок над чаем тонкой змейкой извивался,
        Он дул на воду, грея руки о стекло.
        Об инквизиции с почтеньем отозвался
        И об опричниках - особенно тепло.

                Мы гоняли чаи -
                Вдруг палач зарыдал -
                Дескать, жертвы мои
                Все идут на скандал.

                        "Ах, вы тяжкие дни,
                        Палачева стерня.
                        Ну за что же они
                        Ненавидят меня?"

 Он мне поведал назначенье инструментов.
 Все так не страшно - и палач как добрый врач.
 "Но на работе до поры все это прячь,
 Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

        Бывает, только его в чувство приведешь, -
        Водой окатишь и поставишь Оффенбаха, -
        А он примерится, когда ты подойдешь,
        Возьмет и плюнет - и испорчена рубаха".

                Накричали речей
                Мы за клан палачей.
                Мы за всех палачей
                Пили чай - чай ничей.

                        Я совсем обалдел,
                        Чуть не лопнул, крича.
                        Я орал: "Кто посмел
                        Обижать палача!.."

 Смежила веки мне предсмертная усталость.
 Уже светало, наше время истекло.
 Но мне хотя бы перед смертью повезло -
 Такую ночь провел, не каждому досталось!

        Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
        Согнал назойливую муху мне с плеча...
        Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
        И образ доброго чудного палача.

 1977